Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

Вирджиния неподвижно стоит в дверном проеме, вперив уверенный, невозмутимый взгляд в Чико.

Сэм, отступив, тяжело опускается на стул и роняет голову на грудь:

– После таких слов, Эдди, я даже смотреть на тебя не хочу. Ты даже представить себе не можешь, какую боль мне причинил.

– Это она причиняет тебе боль, не я! Ну почему до тебя никак не доходит?!

Он молча, не поднимая глаз на Чико, мажет хлеб горчицей и так же молча его жует. Билли рыдает. Карл Стормер и «Кантри Баккаруз» поют по телевизору: «Драндулет мой старенький, но бегает еще дай Бог!»

– Прости его, Сэм, он сам не понимает, что болтает, – мягко произносит Вирджиния. – Это все переходный возраст…

Змея снова победила, думает Чико. Все, конец.

Он поворачивается, направляясь к выходу. У двери он останавливается и окликает Вирджинию.

– Что тебе, Эд?

– Я сломал ей целку, – говорит он. – Иди взгляни: на простыне кровь.

Что-то такое промелькнуло у нее во взгляде… Нет, показалось.

– Уйди, Эд, прошу тебя, уходи. Ты насмерть перепугал Билли.

Он уходит. «Бьюик» снова не заводится, и он уже решил отправиться пешком под проливным дождем, когда движок в конце концов прокашливается. Прикурив, он выруливает на шоссе 14. Что-то стучит в моторе… Плевать, до Гейтс-Фоллз он как-нибудь доберется.

Чико бросает прощальный взгляд на «додж» Джонни.

Джонни предлагали постоянную работу на ткацкой фабрике в Гейтс-Фоллз, но лишь в ночную смену. Работать по ночам он не против, говорил он Чико, к тому же там платили больше, чем на автодроме, но, поскольку отец работал днем, то Джонни пришлось бы в это время оставаться с ней наедине, в соседней с Чико комнате, а стены в доме тонкие, и слышно все великолепно… Я не смогу с ней ничего поделать, оправдывался Джонни перед Чико. Ведь я прекрасно понимаю, что будет с ним, если он узнает. Но, видишь ли, я просто не в состоянии вовремя остановиться, она же этого и не желает. Ты понял, что я имею в виду, Чико? Конечно, понял, ты же ее знаешь. Это Билли пока еще мал для таких дел, но ты-то уже взрослый…

Да, он знал ее и, разумеется, все понимал. Так или иначе, Джонни пошел работать на автодром. Отцу он объяснил это решение тем, что там сможет по дешевке доставать запчасти для своего «доджа». Ну а потом «мустанг» убил Джонни. Нет, не «мустанг» его убил, а эта сучка мачеха, так что давай, старый драндулет, бывший когда-то «бьюиком», кати себе в Стад-сити и не глохни по дороге… Вот только бы еще избавиться от постоянно преследующего его запаха паленой резины да от кошмарного видения кровавой массы, бывшей его братом Джонни, расплющенной между «мустангом» и «шеви», с торчащими из дыр в белой футболке сломанными ребрами, от ослепительно белого столба огня, взметнувшегося ввысь, от неожиданно резкой бензинной вони…

Чико изо всех сил жмет на тормоз, распахивает дверцу и, сотрясаемый судорогами, выблевывает противную желтую массу в снег и грязь. Потом еще раз и еще… Мотор готов уже заглохнуть, но Чико вовремя жмет на стартер. Тело его дрожит. Мимо проносится новенький белый «форд», обдавая «бьюик» грязной водой из громадной лужи.

– Торопится в Стад-сити, – бормочет Чико. – Фу, мерзость…

Во рту у него остается противный привкус рвоты. Даже курить противно. Поспать бы сейчас… Что ж, он, наверно, сможет переночевать у Денни Картера, а завтра будет видно, что делать дальше. Старый «бьюик» катит вперед по шоссе 14.

8

Чертовски мелодраматичная история, не так ли?

Я ведь отлично понимаю, что никакой это, конечно, не шедевр и что на каждой странице моего опуса следовало бы поставить штамп: ТВОРЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОГО РЕМЕСЛЕННИКА-НЕДОУЧКИ, чем сие сочинение и является на самом деле. Сплошное заимствование, да еще с претензией: хемингуэевский стиль (исключая явное злоупотребление настоящим временем – к месту и не к месту), фолкнеровский сюжет… В общем, несерьезно. Нелитературно.

Но даже явная претенциозность не в состоянии завуалировать тот факт, что эта чрезвычайно эротическая вещь вышла из-под пера молодого человека, чрезвычайно неопытного в таких делах (прежде чем написать «Стад-сити», я переспал всего лишь с двумя девушками, причем в обоих случаях показал себя гораздо слабее моего героя Чико). Отношение автора к прекрасному полу выходит за рамки простой враждебности, неся в себе некое омерзение: две героини «Стад-сити» – потаскухи, а третья – глупенькая пустышка, из которой так и сыплются пошлости вроде «Я так люблю тебя, Чико» или «Ты разве не зайдешь ко мне? У меня есть кое-что вкусненькое». Напротив, Чико – настоящий парень-работяга, не выпускающий сигарету изо рта, прямо-таки передовой представитель трудящейся молодежи, любимый герой Брюса Спрингстина (которого, по правде говоря, никто еще не знал в то время, когда рассказ мой появился в студенческом литературном альманахе – между поэмой под названием «Воплощения моего Я» и эссе о молодежном матерном жаргоне, написанном на этом самом жаргоне). Короче, неопытность и неуверенность автора в себе ощущается в каждой фразе этого, с позволения сказать, произведения.

И в то же время «Стад-сити» стал первым действительно моим произведением после пяти лет довольно бесплодных литературных упражнений, первым, которого я мог бы не стыдиться, несмотря на все его огрехи, весьма корявым, но, согласитесь, жизненным. Даже теперь, когда я перечитываю рассказ, с трудом сдерживая усмешку в наиболее претенциозных и «крутых» местах, за строчками мне видится живой образ Гордона Лашанса, только, разумеется, не нынешнего автора многочисленных бестселлеров, не успевающего подписывать все новые контракты, а того Гордона, который в один прекрасный день отправился с друзьями на поиски тела погибшего пацана по имени Рэй Брауэр.

Конечно, это плохой рассказ, поскольку автор его слышал слишком много посторонних голосов в ущерб единственному – внутреннему – голосу, к которому вообще стоит прислушиваться. Но это было первое мое произведение, где я описал места, которые я знаю, и чувства, которые испытал сам. То, что волновало меня на протяжении стольких лет, вдруг обрело новую форму, форму ощущений, поддающихся контролю, и этот факт сам по себе наполнил меня неким новым, радостным ощущением. Взять, к примеру, кошмар моих детских лет: мертвый Денни, появляющийся из шкафа в его тщательно оберегаемой, превращенной в музей комнате. Я вполне искренне полагал, что кошмар этот давным-давно забыт, и вдруг он, слегка измененный, всплыл в моем рассказе. С той разницей, что герой «Стад-сити» способен контролировать возникающие у него при этом чувства.